Холодов никогда не верил в мистику. Он был прагматиком до глубины души. Единственное, что признавал он, это целесообразность. Поэтому в пещерах был всегда корректен и аккуратен, чтобы не нарушать своего принципа: ведь нецелесообразно оставлять после себя мусор, а уж про надписи на стенах - он считал такое ребячеством и был выше этого. В самый первый раз, будучи новичком в подземном мире и услыхав вечером у  костра байки про Хозяина пещеры, он скептически усмехнулся и ушел в палатку. Спать. Подъем ожидался ранний. Так и повелось. Ребята из их группы пугали друг друга в круговых коридорах, оставляли Духу зажженные свечи, вечером, затаив дыхание, ловили каждое слово подземных историй, которые уже давно сами знали наизусть. А Холодов даже перестал скептически улыбаться каждый раз. Зачем? Пусть развлекаются. К такому положению вещей все привыкли, и после нескольких неудачных попыток подшутить над Холодовым ребята потеряли интерес и смирились. Иногда было даже приятно, что рядом находится совершенно трезвомыслящий человек, всегда спокойный и уверенный до мозга костей в прочности и простоте реальности. Холодов же, набираясь опыта, постепенно отдалялся от группы, предпочитая ходить с малым числом народа, или совсем в одиночку. Потребности делиться впечатлениями у него не возникало, с остальным он мог справиться сам.

 

 

Как-то раз повели в поход группу новичков, ни разу пещеры не нюхавших. Весь день несколькими звеньями бегали по окрестным дырам, только одна девчушка что-то приболела и просидела все веселье на биваке. Вечером, как водится, всех новокрещеных посвятили, и кто-то свеженький и очень этим гордый подцепил лишний раз девчонку, мол, курица, пещер-то и испугалась... Девчонка вскочила и выбежала из круга света. Языкастому влепили подзатыльник, девочку пошли искать. Холодов, исходя из трезвых соображений, направился ко входу в самую большую и красивую пещеру, который к тому же был легкодоступным и располагался ближе всех к большому костру. Логика его не подвела. Лучом фонаря он высветил скорчившуюся у спуска фигурку. Девочка тихо, но горько плакала. У нее даже фонаря с собой не было. Холодов высвистел начальника, перебросился с ним парой слов, забрал  у него фонарь и повел девчушку вниз. Заплаканное личико светилось счастьем, она доверчиво шла за ним, чуть приоткрыв от удивления рот. Он не торопился. Девчонка совсем не мешала ему, они не сказали друг другу ни слова. Все, что нужно было, объяснял жестами, получая удовольствие от тишины после полного суеты дня. Он не любил водить чайников, они во все времена отличались повышенной впечатлительностью и стремились с кем-то этим поделиться. Девочка же скорее напоминала безмолвную тень. Она даже ступать старалась тихо.

                Они зашли уже довольно далеко. Вскоре Холодов почти забыл про девочку: он увидел, что открылся залитый в прошлом году льдом ход, мимо которого они пролетели сегодня днем и не заметили. Куда он может привести, Холодов не знал. Он было сунулся туда, но, с досадой вспомнив про свой хвостик, выполз обратно и внушительно сказал ей, вручив пару свечей: Сиди и жди. Свет экономь. Батарейки-то как-никак начальственные. На вот спички.

                Ход был узкий, и сперва Холодов полз на четвереньках, задевая каской потолок, потом начался натуральный шкуродер, уходящий вниз под небольшим углом. Но главное, что он позволял протискиваться дальше, поэтому Холодов пыхтел и протискивался. Он заполз уже довольно далеко, пропустил несколько ответвлений, поворотов, пару раз думал, что дальше не пробиться, но извивался ужом, пихал вперед каску с фонарем, и проходил. Однако, в какой-то момент он засел прочно и понял: все. Самому отсюда ему не выдраться. Глупость сделал, согнул руку в локте и сам себя заклинил. Он переждал несколько минут, пока успокоится сердце, восстановил дыхание. Адреналин схлынул, и он  почувствовал, какими же ледяными были стискивающие его стены. Холодов подергался. Он делал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы освободиться, не обращал  внимания на боль, но упереться было не во что. Ему нужна была помощь. Тут стало совсем худо и тоскливо. Девчонка, даже если он докричится до нее (он даже не знал ее имени), вряд ли одна найдет дорогу назад. Искать их начнут не раньше утра. На руке, которая была вытянута вперед, издевательски светился циферблат часов. Не было еще и одиннадцати. К тому же он не предупреждал, что собирается заглянуть в эту часть пещеры. Он сам не знал, что его понесет сюда, просто очень уж хорошо они шли, времени оставалось много...

 

                Еще некоторое время он размышлял, пытаясь найти выход из ситуации. Потом безуспешно боролся с гордостью: не мог он крикнуть. Не мог и все. Он закрыл  глаза.  Вспомнились все истории и байки, слышанные им сквозь тонкие стенки палатки, когда ему не спалось и он от нечего делать внимал сидевшему неподалеку у костра рассказчику. Там всегда так и происходило: либо пещерный дух карал очередного кощунственника, заманивая его в ловушку, либо помогал хорошему человеку, попавшему в беду. Сейчас самое время было появиться Белому Спелеологу и укоризненно покачать головой. И глаза у него будут добрые-добрые! Нет, это было про Ленина. Холодов вяло поразился ходу своих мыслей. Ему Беленький помогать точно не станет. Не заслужил: не трепетал, не преклонялся. Не верил. И тут кто-то коснулся его ноги. Вот  тогда он закричал. Закричал так, что в замкнутом пространстве оглох сам, забился, задохнулся.  Затих, должно быть, потерял сознание. Очнулся от того, что его осторожно теребят за ногу. Тоненький надрывный девичий голосок глухо, едва слышно звал его: Холодов! Холодов! Что с тобой? Холодов! А Холодов медленно приходил в себя от пережитого ужаса. Волна согревающего облегчения разморила его и окончательно лишила сил. Еле-еле собрался и ответил. Кажется, девчонка расплакалась. Как не вовремя! Почему ему так не везет, почему рядом с ним она, а не кто-нибудь постарше и посильнее. Досада вернула его к реальности.

- Слышь? Перестань реветь! - тут он подумал, что надо бы говорить с ней поласковей, а то опять убежит куда-нибудь и пиши пропало. - Эй! Тише! Как тебя звать-то?

- Олей, - донесся до него слабый ответ.

- Слушай, Оля! Ты видишь, я тут слегка подзастрял... Может, попробуешь потянуть? Или ногу попридержи, чтобы упор у меня был, а я попытаюсь выползти, ну как?

Он услышал полное решимости "Давай" и почувствовал, как она крепко - насколько хватало девичьих сил - ухватилась за его ногу. Сама-то она, конечно, поменьше, ей там попросторнее, но ведь все равно не развернешься и не упрешься ни во что... Но они пробовали. Делали передышки и снова пробовали. Он кричал на нее. Потом извинялся, боясь спугнуть, но она терпела, никуда не уходила и не жаловалась. В очередную передышку, почти отчаявшись, замерзший, избитый и ободранный, Холодов услышал:

- Нет, у меня не получается. Может, мы за ребятами сходим, а? Ты как, потерпишь?

В полном отупении он машинально спросил: - А дорогу найдете?

В ответ Оля заверила, что да, конечно. Потом он услышал удаляющееся шебуршание, и все стихло. Фонарь он давно выключил. До свечей не дотянуться, а погреться бы не мешало... Тут он с некоторым запозданием вспомнил, что Оля-то была одна, почему вдруг "мы"? Потом он перестал размышлять над этим. Тело начинало неметь. Казалось, что воздуха не хватает, но это, он точно знал, был просто страх: впереди проклятый шкурник продолжался невесть куда, и пока он сам не  замерзнет, дышать можно. Он пытался напрягать и расслаблять мышцы, чтобы согреться, но камни впивались в грудь и плечи, разбитая о потолок голова тоже пульсировала болью. Хотелось закрыть глаза и уснуть. Все равно темень. Тут он понял, что без света точно пропадет и включил подсевший фонарь. Разглядывал камешки, трещинки, стал петь песни. Тихо-тихо. Песен он знал немного. Он как раз спел их все по второму разу, когда услышал шум, голоса, его звали, тормошили, тянули.

              Во второй день на биваке в одиночестве сидел он. Оля, проглотив весь его неучтенный запас шоколада, шастала везде, где пускали, а  Холодова все еще передергивало от пещер, особенно от узких  ходов и шкурников. На третий день ему это надоело, и он в компании трех дюжих новобранцев и Оли поперся через не хочу топографировать найденную таким невеселым образом сеть этих крысиных лазов. Ничего интересного, лабиринт шкурников, частью тупиковых, выводящих в известные залы. Сам он туда, конечно, не совался. Везде ползала Оля и парнишка, тот самый, который подначивал ее, он тоже был не особо откормленный. Они, конечно же, помирились, особенно после того, как Оля с дикими глазами прибежала посреди ночи на бивак и подняла всех на ноги. Самое странное, что  назад к тому шкурнику, где торчал Холодов, она их вывести не смогла. Зайдя со спасательной группой в пещеру, Оля как-то странно оглянулась по сторонам   и растерянно сказала, что "ОН ушел. Куда идти не знаю..." По ее отрывочным рассказам, где жестикуляции было больше слов, старшие поняли, о каком месте идет речь, так и нашли. Девчонку в суете никто не расспросил и только потом, когда Холодова отпоили чаем со спиртом у огня, она рассказала, как какой-то дяденька пришел к ней и сказал: Оля! Тебя Холодов зовет. Еще сказал, что в шкурнике не страшно, а потом проводил ее до выхода короткой дорогой, только фонарь ее выключил... Оля  удивленно и испуганно таращилась на всех, когда ее стали уверять, что никакого подходящего дяденьки среди двух групп туристов, которые стояли сейчас на пещерах,  нет. Начальник специально ходил к соседям и разговаривал, вызвав странными вопросами смех и шутки.  Они тоже праздновали посвящение своих чайников, и никто их них не был в пещере в это время. Самому же старшему "дяденьке" на обоих биваках было 23 года. Оля стояла на своем, потом обиделась и замолчала. А Холодов, сидя по другую сторону костра, время от времени задумчиво  поглядывал на нее из-за кружки.

                Когда начальник забирал назад свой фонарь, он увидел, что новая лампочка в нем перегорела.

                А Холодов на топосъемках, записывая путанные показания двух детских голосов, спорящих где-то впереди в сети шкурников, вдруг объявил себе перекур, отдал новобранцу  запачканную помятую тетрадку и ручку и выполз к тому месту, где ночь назад оставил сидеть девчонку.  Зажег огарочек, поставил на камушек и прошептал, так, что колыхнулось пламя:        спасибо.

Химера.